(Окончание. Начало смотрите здесь)
Поезд прибыл в Оршу. Оршанскую железнодорожную развязку немцкая авиация тоже не оставляла без внимания и периодически бомбила, как все прочие крупные транспортные узлы, но все же не так плотно, как столицу. Поэтому городскому руководству Орши удалось организовать более-менее упорядоченную работу с наводнившими станцию беженцами.
Да, люди, наконец, осознали, что они не на день-другой покинули свои дома, чтобы переждать свалившуюся на них беду где-то неподалеку, в спокойном уголке, а окончательно стали беженцами. Возвращатся было уже некуда, позади была война, с гулом самолетв, с воем падающих бомб, стрельбой и пожарами.
Всплыло слово Эвакуация. С этих пор на долгие 3 года оно стало главным словом в жизни моей родни.
Состав был расформирован, часть вагонов понадобилась для других целей. Пассажиров барановичского поезда "уплотнили" и отправили в Могилев.
В Могилеве партии беженцев, поступавшие из разных мест Белоруссии, сажали в товарняки, которые вместе со своим живым грузом уходили на восток.
На восток... на восток... на восток...
Сколько времени потребовалось, чтобы добраться до пункта назначения, вряд ли кто потом мог вспомнить.
В памяти у моих родных остались только ужасные условия, в которых они оказались. Днем - толкотня, духота, вонь. Ночью - холод, невозможность нормально прилечь. Еда, питье, отправление естественных надобностей - все было "как получится". Главной задачей было - поскорее доехать.
Никто толком не знал, куда их везут. Ходили разные слухи.
Одно радовало - не было частых и целенаправленных налетов.
По прибытии на место (опять-таки, никто не знал, что это за место) "груз" распределили по закрытым охраняемым палаточным лагерям посреди степи. Это были так называемые "фильтрационные лагеря", в которых всех прибывающих с западных территорий граждан проверяли и перепроверяли, прежде чем направить куда-то на жительство. Проверка была необходима, потому что вместе с потоком беженцев вглубь страны, где находились секретные военные предприятия, могли проникнуть шпионы и диверсанты.
Прошедших проверку рассредотачивали по окрестным деревням, селам и хуторам, где подселяли к местным жителям. Взрослым предоставляли работу, иногда даже по специальности.
Моя родня оказалась в селе Питерка, за Волгой, в 130 км на юго-восток от Саратова и в 300 км на северо-восток от Сталинграда (местоположение я с помощью карты выяснила)
Жить пришлось в сельском доме вместе с хозяевами.
Первоочередной проблемой стало отсутствие одежды и обуви - уехали-то из дому налегке, без запаса теплых вещей. Поиближалась осень, за ней грозно маячила зима.
Одежду собирали по людям. Сельчане и сами жили не роскошно, поэтому беженцам доставалось всякое старьё, обноски. Младших детей - Валю и Эдика это не сильно печалило. А вот Лена, будучи уже "взрослой" девушкой ужасно комплексовала оттого, что приходилось кутаться в какое-то ужасное тряпье, вставлять ноги в большие, не по размеру валенки и появляться в таком непотребном (как ей казалось) виде на людях.
А появляться ей было необходимо, потому что с нового учебного года она - комсомолка и отличница - стала преподавать в местной школе.
Для Матери тоже нашлась работа - в сберкассе, только не в Питерке, а в 10-ти километрах от нее, в соседней Агафоновке.
И всё-таки главной проблемой с начала и до конца их "питерского " периода жизни был голод. Конечно, по сравнению с жителями блокадного Ленинграда, они, можно сказать, обжирались. У них была картошка. Был хлеб. Но даже этих простых продуктов было не так, чтобы много. Есть хотелось постоянно, и днем и ночью.
Бабушка умерла в первую же зиму, 31 декабря, в канун Нового 1942-го года. Из-за скудного питания она истаяла, как свеча. Заснула и не смогла проснуться.
В Питерке Валя (моя мама) пошла в первый класс. Там же, по ее рассказам, она впервые увидела верблюдов и попробовала арбуз. Но таких воспоминаний, летних и вкусных, у нее сохранилось всего-ничего, большая их часть, как и у остальных членов семьи, была о лютых зимах, морозах, метелях, о неустроенности, о постоянной тревоге и мечтах о еде.
Но какими бы суровыми не были тяготы, выпавшие на долю моей родни, они несравнимы с ужасной судьбой тех, кто не решился или не смог уехать.
И мои родственники, если бы остались, неприменно разделили бы эту судьбу.
Почему "неприменно"? Я думаю, фотография даёт ответ на этот вопрос:
Слева направо: Валя, Эдик, Лена (Валентина Филипповна, моя мама, Эдуард Филиппович, мой ныне здравствующий дядя, Елена Генриховна, моя тетя)
В Белоруссию семья вернулиаь в мае 44-го. Сначала она жила в Могилеве, потом перебралась в Барановичи, но почему-то там не осталась - уехала в городской поселок Мир.
Отец с фронта не пришел.
Нет, он не погиб. Он просто встретил свою любовь и остался с ней.
Где-то под Ленинградом он был ранен осколком снаряда, который пробил ему череп. Со страшной раной на голове он лежал, как мертвый среди мертвых, на поле боя. Неизвестно, почему медсестра по имени Любовь, стала его, не подающего признаков жизни, спасать. Наверное, сердце ей что-то подсказало...
Они прожили потом вместе долгую счасливую жизнь.
На фото хорошо виден шрам на лбу, под фуражкой. - та самая рана от осколка. Кости черепа так до конца и не срослись, щель затянуло слоями кожи, но это не помешало моему деду Филиппу дожить до 88 лет, оставаясь в здравом уме и при памяти. Умер в 1986-м, в один год со своей дочерью, моей мамой.
Подробнее https://moyage311.livejournal.com/168772.html?...
В эвакуацию - в деревню, в глушь, в Саратов
2021-05-08 15:29:59