Часть 2.
Серией с изображениями карликов соответствующая проблематика в творчестве Диего Веласкеса отнюдь не ограничивается. Существуют еще несколько работ художника, посвященных придворным шутам, при чем на сей раз не карликам, а людям вполне нормального вида, которые, тем не менее, по каким-то причинам смогли реализовать себя только в соответствующем качестве.
Вообще, самым первым из придворных шутов, еще в 1628 году, Веласкес изобразил уже знакомого нам беднягу дона Хуана де Калабасаса. Ясно, что в силу своей болезни, этот человек вряд ли осознавал, что с ним происходит в жизни, а его нелепое поведение само по себе развлекало и веселило приводных. Вероятно, опыт изображения человека с психическими отклонениями показался художнику очень любопытным именно с художественной точки зрения. Во всяком случае, бессмысленная улыбка дона Хуана, выражение его глаз, не оживленных умственной деятельностью весьма и весьма примечательны.
Несколько лет спустя Веласкес вновь обращается к этой теме. На сей раз его кисть запечатлевает еще одного придворного шута, получившего прозвище дон Хуан Австрийский. Об этом человеке известно очень немного, но прозвище свое он получил в честь побочного сына Карла V, прославившегося своими военными подвигами. Есть версия, что это был какой-то старый солдат, ветеран имперских кампаний, которого иногда подкармливали при дворе. Тем более, что хотя его присутствие во дворце отмечено в документах, по королевским ведомостям он не проходил, то есть в штате придворных не состоял. Настоящее имя этого человека так и остается неизвестным.
Намекая на это прозвище, Веласкес помещает у ног шута элементы военных доспехов, а сам он опирается на жезл, возможно символизирующую копье, его левая рука держит эфес шпаги. На заднем плане изображена битва. С одной стороны здесь присутствуют типичные элементы барочного парадного портрета военачальника, однако то, как они использованы художником, говорит как раз о снижении образа. Военные доспехи, мушкет и пушечные ядра хаотично лежат у ног главного героя, а сам он, одетый в пышный придворный костюм отнюдь не производит впечатления воинственного рыцаря. Это уже немолодой, усталый человек с печальным взглядом, вероятно, очень утомленный необходимостью постоянно участвовать в разговорах на военные темы и быть мишенью для шуток и розыгрышей. Естественно, художник сочувствует своему герою, и как может, проявляет это сочувствие, используя чисто художественные выразительные средства.
Следующий шут, Пабло де Вальядолид, изображен в позе актера или декламатора, в черном эффектном одеянии, также напоминающем театральный костюм. Об этом человеке тоже практически ничего не известно, кроме того, что он носил уменьшительное имя Паблильос, и служил «придворным развлекателем» с 1632 до своей смерти в 1648 году. Очень может быть, что он действительно некогда начинал свою карьеру в качестве актера, о чем свидетельствуют профессиональные сценические жесты и поза героя.
Последним в этой серии можно считать портрет шута по прозвищу Барбаросса (настоящее имя – дон Кристобаль де Кастаньеда и Перниа). Прозвище дано по имени знаменитого в то время алжирского пирата Хайяр-ад-Дин Барбароссы. Очевидно, именно поэтому шут изображен в восточном (а, точнее, турецком костюме). Барбаросса развлекал придворных, хвастаясь своими вымышленными военными подвигами (очевидно, эта проблематика была тогда весьма востребованной).
Известно, что в серию входили еще два портрета королевских шутов: «Карденас, шут-матадор», и «Очоа, придворный сторож», которые были утеряны в начале 19 века.
Что можно сказать о работе художника в целом? Только одно – он очень сочувственно относится к своим героям, сочувственно и с уважением, очевидно прекрасно осознавая, что в глазах высшего света он сам недалеко ушел от этих людей, чье предназначение – развлекать и веселить толпу. Причем, на отношение к художнику не влияет ни покровительство короля, ни дворянское происхождение, ни даже посвящение его в рыцари ордена Сант-Яго.
И, наконец, тема придворных шутов и уродцев всплывает у Веласкеса и в самой известной его картине, в великолепных «Менинах».
«Менины», без сомнения, наряду с «Джокондой» Леонардо и «Ночным дозором» Рембрандта входят в число самых популярных шедевров мировой живописи. Картина многоплановая, сложная, загадочная, поэтому не удивительно, что ей посвящены целые тома всевозможных искусствоведческих и исторических исследований.
Но здесь нас интересует только один аспект этого полотна – изображения придворных шутов в правом нижнем углу картины. Исследователи «Менин» давно уже установили все самые мельчайшие факты, касающиеся картины, в том числе и имена практически всех персонажей, начиная с короля и королевы Испании, и кончая мужчиной в черном, чей силуэт мы видим застывшим на лестнице в дверном проеме на заднем плане картины.
Итак, на полотне представлены король Испании Филипп IV и его вторая супруга Марианна Австрийская (в виде отражения в зеркале), их старшая дочь инфанта Маргарита (младший сын к этому времени еще не родился), придворный художник дон Диего Родригес де Силва Веласкес, фрейлины инфанты донья Мария Сармиенто (подает принцессе сосуд с напитком) и донья Изабелла Веласко, кормилица либо дуэнья донья Марсела де Уллоа (в монашеском костюме) и гофмаршал двора дон Хосе Нието на заднем плане. Безымянными остались только гвардадамас инфанты, стоящий рядом с монахиней, и собака. Естественно, мы знаем и имена шутов – это карлица Мари Барбола и карлик Николас Пертусато.
Название картины – «Менины» - означает фрейлины. Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, который исследовал творчество Веласкеса, утверждал, что это португальское слово (язык был в то время в ходу при дворе, также как и кастильский), и что на испанском картина, скорее называлась бы «Сеньориты». Но, соответственно названию, считается, что главными героинями полотна являются две девушки, прислуживающие юной принцессе Маргарите. Иногда еще эту картину называют «Семья» или «Семейный портрет», подразумевая, что на ней изображена семья испанского короля, он сам, его жена и дочь. Но на самом деле, скорее всего, эта трактовка не совсем точна. Дело в том, что латинское слово «Familia», под которым картина значится в дворцовых каталогах, означало не только семью хозяев, а более обширное сообщество обитателей одного дома, куда входили и слуги.
Таким образом, в королевском дворце семью образуют не только король с королевой и их дочь, но также и фрейлины, и дуэнья юной принцессы и стоящий рядом с ней гвардадамас – личный телохранитель принцессы, сопровождавший ее повсюду, и художник, застывший с кистью в руке, гофмаршал, поднимающийся по лестнице, и двое карликов-шутов.
Считается, что композиция картины организована так, что художник как бы фиксирует момент, когда все персонажи замирают, их взгляды устремляются в одну точку, а причиной этого является появление королевской четы в мастерской художника, и точкой, которая приковывает взгляды, соответственно, оказываются августейшие супруги. Только один герой – карлик-итальянец Николасито Пертусато, нарушает статичность полотна, поскольку именно в момент появления короля и королевы он опускает свою ногу на замершую, как и все остальные герои картины, собаку. Предположительно, это должно обозначать особое положение при дворе, которое позволяло шутам безнаказанно игнорировать придворный этикет.
Кстати, исследователи часто спорят, что именно пишет художник (сам Веласкес) на холсте. Либо это портрет королевской четы, отражающейся в зеркале, либо портрет принцессы Маргариты. Но если воспринимать ситуацию как момент появления короля и королевы, то тогда портретируемой должна оказаться все-таки инфанта. И это вполне логично, если предположить, что именно для того, чтобы девочка не скучала во время позирования, и привели карликов в мастерскую художника, и именно поэтому вокруг девочки суетятся фрейлины, всячески ее ублажая и развлекая.
В испанских королевских резиденциях 17 века царила удушающая скука, и только в мастерской художника было гораздо веселее и оживленнее. Не удивительно, что даже сам король Филипп IV очень любил бывать у Веласкеса, не только для того, чтобы позировать для очередного портрет (а Веласкес всего выполнил их целую дюжину), но и просто для того, чтобы немного передохнуть от дворцового распорядка, регламентировано самым жесточайшим образом. Очень может быть, что и шуты составляли ему компанию и были частыми гостями в мастерской художника.
Есть мнение, что шуты и карлики в испанском придворном табеле о рангах стояли на одном уровне с домашними животными, и прав имели примерно столько же. Но, скорее всего это очень сильное преувеличение. Шуты и карлики были крещены в католичестве и, разумеется, посещали церковные службы, они могли владеть имуществом, снимать жилье, даже быть объектами ревности вполне полноценных сограждан. Так что в этом смысле, все было не так уж и плохо.
Другое дело, что их роль при дворе определяла всю их жизнь, и снять шутовской колпак и отбросить маротту они не могли. Но, с другой стороны, Европа 17 века была очень традиционалистски устроенным сообществом, где никаких социальных лифтов за очень редким исключением, не существовало. Сыновья наследовали ремесло своих отцов, а дочери выходили замуж за подмастерий. И что в такой ситуации было делать человеку, который родился не таким, как все? Служба, хоть и такая, но все же при королевском дворе была гораздо почетнее и сытнее, чем демонстрация себя в балагане на ярмарках.
Скорее всего, Веласкес все это очень хорошо понимал и чувствовал, именно поэтому шуты и карлики на его картинах всегда так печальны, как будто относительное придворное веселье остается где-то за пределами холста и за дверями мастерской.
Подробнее https://nikonova-alina.livejournal.com/1002296.ht...