Иногда бывает странная штука: вот видишь в Интернете картинку, и вдруг вспоминаешь одну старую страшную историю. Потому что если женщину в чёрном условно можно было назвать похожей на тётю Зосю, то пухловатая девица в белом — ну один в один её Эмма)) Тогда эта история меня потрясла, как и весь город. Но учитывая, что эти две дамы жили в доме, где и моя бабушка, я знала подробности их жизни. Сразу предупреждаю, история неприятная, и — о неуёмной родительской любви, которая портит детям жизнь.
Эмма была хорошей девочкой из хорошей семьи. Круглолицая, пухленькая и очень послушная: папа, Збигнев, занимал какой-то пост, мама Зося — домохозяйка. Дом у них сверкал чистотой, девочка всегда была хорошо одета и судя по щекам — сытно накормлена, да и папина «Волга» по тем временам была роскошью. Папу я уже не застала, папа у них рано умер, и «Волгу» пришлось продать. Он оставил семье какие-то сбережения, так что жили Зося и дочь достаточно безбедно. Да вот только — не было счастья в той семье...
Они были много старше меня: тётя Зося — ровесница моей бабушки, а Эмма лет на 6-7 помоложе мамы. Поэтому мама, выросшая в том дворе, хорошо их знала и девушку жалела:
— Эмму с детства не отпускали гулять с нами, — грустно говорила она, — тётя Зося заездила её совсем. И одеваться нормально не давала, и никуда не пускала, и — сделала при себе сиделкой.
Возможно, дело было в том, что у тёти Зоси ( на момент моего нахождения у бабушки это была вредная старуха, кутающаяся в пуховый платок) был врождённый порок сердца, и Эмма у неё ходила по струнке — только бы не расстраивать маму.
И так оно и было всегда. Зося не отпускала дочь никуда: из школы Эмма топала только домой, а на балконе её поджидала мамаша с часами — попробуй-ка задержаться хоть на минутку! Зося имела свои допотопные представления о моде и косметике: Эмме не разрешалось краситься ( «Краска на лице — это печать падшей женщины» — провозгласила эта старуха с апломбом) и нарядно одеваться ( «Юбка выше колен — это знак женщин древнейшей профессии»), и даже брюки и туфли на каблуках были под запретом, уж не знаю почему. Однажды я увидела, как взрослая 30-летняя Эмма, идя через двор, крадучись достаёт розовую помаду и зеркальце, и тут же услышала Зосин рёв с балкона 4 этажа:
— Эм-мма! Ах ты паразитка такая, я всё вижу, не сомневайся!
Зато в субботу мать и дочь, надев платки, чинно шествовали в храм: это Эмме милостиво дозволялось и даже приветствовалось. Честно говоря, мне тоже было жаль Эмму, и старая Зося виделась тираном-самодуром, и было досадно, что бабушка её иногда защищала: «Но она ведь сердечница!», «Но без Эммы ей не справиться — кто готовить-то будет.»
Хуже всего дело обстояло с молодыми людьми. Эмма не была красоткой, но нравилась молодым людям, и как только у неё появлялся очередной парень — мать тут же демонстрировала очередной сердечный приступ. Так было один раз, потом второй, третий....мне казалось, что тётя Зося симулирует, боясь отпускать от себя дочь, но ведь был же врождённый порок сердца — а вдруг и правда приступ?
Я застала Эмму старой девой возрастом уже под 40 лет, и как она сама признавалась маме — тайно встречающуюся со своим начальником на работе. Думаете, раз тайно, значит — он был женат? Как бы не так...это очень дико прозвучит, но Эмма просто боялась сказать о нём маме!
— Как только скажу ей — точно сляжет с сердцем, — вздыхала она в разговоре с мамой ( а я «грела уши» рядом), — и тогда всё пропало, она заставит меня с ним расстаться. У меня так все отношения разбились.
— Эмма, но тебе уже 37 лет! — возмущалась мама, — может, найдёшь матери сиделку, раз она болеет, и попробуешь построить свою жизнь?
— Нет, Свет, я боюсь её оставлять, — говорила Эмма, — а что, если она правда умрёт? Всю жизнь себе не прощу этого.
Помнится, мы с мамой ещё поспорили, а нужно ли Эмме говорить старой Зосе про своего поклонника или нет: я считала, что сказать нужно обязательно, мама же — что Эмма уже запугана матерью, и ни за что на это не решится.
...Тот год я помню, мы собирались переезжать в Москву, и бабушку увозили с собой. Ей-то как раз на родину поехать очень хотелось, и я то и дело приезжала к ней — помогать собирать вещи. По-моему, у бабушки было больше вещей, чем у нас всех, вместе взятых!
И вот являюсь я субботним утром — и смотрю, во дворе толпится народ, стоит «Скорая» и милицейская машина. Что же случилось-то?
— Эмма сошла с ума и убила свою мать, — огорошила меня бабушка, механически оттарабанив всю информацию, — Зося что-то крикнула ей, а эта психованная швырнула в неё тяжёлой пепельницей. Попала прямо в висок — убила наповал.
— И слава Богу! — вдруг выдала жестокосердная я, — от этой старой тиранки по-другому было не отделаться, не съехать.
— Да что ты такое говоришь! — прикрикнула бабушка, — она мать убила и жизнь свою загубила. Сейчас её в тюрьму заберут за убийство: вон видишь, Скорая отъезжает — медики уже забрали тело Зоси, а сейчас Эмму поведут...
И вот надо же мне это было видеть: два милиционера спокойно под руки вели Эмму — полноватую невзрачную женщину в серой водолазке и длинной юбке. А она, дойдя до дверей милицейской машины, вдруг громко сказала: «Свободна». Почти как Маргарита, вылетевшая на метле — «Невидима и свободна»))
...Продолжение истории мы узнали случайно от соседки, встретившейся с нами уже в Москве. Эмма, конечно, села за убийство матери, и срок ей скостили только за «состояние аффекта», что доказали адвокаты. Предумышленным убийством ту пепельницу не признали! На суде в поддержку Эммы выступили все соседи, все видели, какая она хорошая дочь, что следила за больной матерью, и — освободилась потом она досрочно, по какой-то амнистии. И что интересно: через несколько лет Эмма вернулась в квартиру с мужчиной — как рассказывала, они познакомились по переписке. Видать, и вправду почувствовала себя свободной...
Подробнее https://wetfield.livejournal.com/1736703.html?...